Авангард нежности

сентября 30, 2018

Авангард нежности

30.09.2018. APCNEWS.RU. Новая Третьяковка представила масштабную ретроспективу Михаила Ларионова. Это всего лишь третий персональный смотр художника в России. Предыдущие выставки прошли в 1980 году — в Русском музее и ГТГ.

В литературе закрепилось мнение о Ларионове как об умелом «пиарщике» самого себя, предтече акционистов и современных кураторов, грамотно использовавшем скандалы для раскрутки, сообщает Служба новостей APCNEWS.RU со ссылкой на сайт portal-kultura.ru.

Можно предположить, что отсюда стилистическая вариативность его творений: мир искусства в первые десятилетия прошлого века менялся чуть ли не ежедневно, и Ларионов это хорошо чувствовал. Он вообще был достаточно гибким. В частности, успешно творил миф из собственной биографии: объявив себя первооткрывателем беспредметной живописи, исправлял даты на картинах на более ранние, что впоследствии затруднило работу экспертов.

Фото: Антон Кардашов/mskagency.ru

Александр Бенуа, с которым Ларионов был «на ножах», отзывался о маэстро уничижительно: «балаболка», «дуралей», «нуль культуры». Сам Михаил Федорович жаловался на лень и недисциплинированность и признавался: «...тянуло меня в разные стороны». Посетители выставки смогут убедиться в разнообразии тем и техник. Здесь можно увидеть и написанный в духе Моне «Рассвет» (1907), и совершенно тарховских «Волов на отдыхе» (1908), а также примитивистскую «солдатскую серию», композиции в духе «лучизма», нежные, «звенящие» зрелые натюрморты, поздние беспредметные произведения... Любопытны приемы вроде mise en abyme: на картине «Цветы на столе» (1907) изображен кусочек другого ларионовского творения — «Провинциальной франтихи» (1909). Сама «Франтиха», кстати, также есть в экспозиции.

Фото: Антон Кардашов/mskagency.ru

Вероятно, разгадка подобной многоликости кроется в стремлении откликаться на все впечатления бытия. Об этом в фундаментальном каталоге пишет сокуратор Ирина Вакар, научный сотрудник отдела живописи первой половины XX века ГТГ. По ее мнению, Ларионова всегда отличала «бесконечная нежность» к жизни, даже к мелким и незначительным формам. Об интересе Ларионова к действительности говорил и художник Сергей Романович: «Но что главное в Вашем даре — это его жизненность, сильная, увлекательная реакция на жизнь». Как отмечает Вакар, подобные качества помогли мастеру обратиться к театру — когда современное искусство стало «буксовать». Обаяние подмостков заключалось именно «в концентрированной жизненности». Особенно это касалось балета, где эмоции выражаются человеческим телом, его пластикой. К тому же стараниями Дягилева танец в первой четверти XX века вознесся на небывалую высоту и стал авангардным искусством.

Ларионов с Гончаровой окунулись в театральную жизнь в 1915-м, когда Дягилев пригласил их в Швейцарию для работы над спектаклями «Русских сезонов». С легкой руки импресарио Михаил Федорович попробовал себя и как хореограф: помогал Леониду Мясину в постановках балетов «Полуночное солнце», «Русские сказки». Отечественного художника охватила балетомания — термин принадлежит британскому критику Арнольду Хаскеллу, выпустившему одноименную книгу и презентовавшему ее Ларионову. В 1921 году русский мастер вместе с польским танцовщиком Тадеушем Славинским работает над постановкой «Шута» в Монте-Карло, вновь пробует себя в роли балетмейстера. Кто-то отнесся к попыткам благосклонно, другие лишь насмехались. Например, Серж Лифарь назвал «Шута» «кустарно-дилетантской хореографией». Художник не остался в долгу и на полях книги Лифаря о Дягилеве вывел: «Дягилев был страшная загадка. Бенуа страшная посредственность. Лифарь страшное ничтожество».

Фото: Антон Кардашов/mskagency.ru

После смерти импресарио «Русских сезонов» отечественный живописец работал в основном как сценограф. Им были оформлены спектакли Парижской оперы и «Ковент Гарден», а также постановки для антрепризы «Опера-балет М. Бенуа» и Театра маленьких деревянных комедиантов Юлии Сазоновой. Впрочем, от амбициозных планов мастер не отказывался. В годы Второй мировой разрабатывал проекты реформирования «Балета Монте-Карло», в 1945-м стал техническим консультантом труппы и даже предлагал себя на пост худрука. Увы, мечтам не суждено было осуществиться, как и желанию написать книгу по истории балета. Макет этого незавершенного труда, кстати, можно увидеть на выставке. Здесь же — другие артефакты театральной деятельности: эскизы, костюм Шута, наброски фигурок балерин, порой очищенные до знака, уводящие в беспредметность. А еще — множество фотографий танцовщиков с дарственными надписями. И, конечно, книги о балете с автографами авторов. Эти экспонаты обнажают другую страсть живописца — собирательство. «Милый Муравей», как называла его Гончарова, коллекционировал все, что могло пригодиться в работе; комнаты были набиты открытками, лубками, газетными вырезками. Отнюдь не полиглот, Ларионов собрал впечатляющую библиотеку, часть которой пополнила экспозицию: на корешках — английские, французские, немецкие, русские названия. Маэстро словно чувствовал ответственность перед теми, кто будет узнавать о минувших днях не по рассказам очевидцев, а через материальные свидетельства той эпохи. И готов был сохранить ее во всех подробностях.

Ретроспектива Михаила Ларионова